Любовь по Цикенбауму - Игорь Соколов

– Арнольд Давыдыч, это вы?!

– Я-то это я, в вот что с тобой?!

– А что со мной?! – испуганно спросил я…

– Да ничего с тобой, просто ты чего-то нервный какой-то?!

– Но мы же ничего не знаем, где мы и зачем мы тут, и людей что-то не видно!

– Ах, ты об этом! Главное, идти, понимаешь, и мы обязательно кого-нибудь найдем! – улыбнулся мне Цикенбаум…

– И дев, и водку?! – усмехнулся я…

– И дев, и водку! – прокричал профессор Цикенбаум, и его крик эхом пролетел по склонам гор и дальше вниз к озерам или морю, которое превратилось в высыхающие озера и светилось уже странным светом…

Меня мучило странное предчувствие и я пытался что-то сказать Цикенбауму, но он был весел, он кричал, смеялся и быстро шел по тропке, которую кто-то протоптал до нас… И так мы с ним шли, но вокруг нас царила только одна странная тишина, и в ней явно что-то было, и я пытался понять что, но Цикенбаум так громко кричал и смеялся, и порой так здорово тормошил меня, что я тоже стал смеяться и кричать, и тормошить его в ответ, и быстро куда-то идти…

Но стоило нам на секунду замолчать, как снова нас окружала одна и та же странная тишина… И весь этот пейзаж, и тишина, – они очень волновали нас и мы то смеялись, то плакали, и снова кричали, смеялись и шли вперед… И с нас стекал градом пот…

А потом откуда ни возьмись нас окружили девы с водкой и мы с Цикенбаумом забылись в сладких наслаждениях…

Но стоило лишь развеяться чарам яркого и ослепительного оргазма, и остыть нашим любвеобильным телам, а девам с нами умолкнуть на какое-то мгновение, как нас снова окутала все та же странная тишина, тишина нашей Жизни и Смерти… Аминь!…

Просто это был вакуум, из которого не могли выбраться ни я, ни девы, ни тем более профессор Цикенбаум…

И тогда Цикенбаум сказал: Это вакуум!

Но легче от этого никому не стало, так как все и так поняли, что это вакуум, и что этот пейзаж бесконечно растянут, как и материя, из которой мы были все созданы… И поэтому каждый божий день мы все напивались и сношались… И я, и Цикенбаум, и девы…

Водка здесь валялась повсюду под каждым деревом, с которого мы срывали бананы и закусывали ими водку… И под каждым деревом валялась или валилась дева страстно жаждущая проникновения в нее…

И мы проникали во все, что было создано для нашего безумного проникновения… Мы пили водку и проникали жадными взглядами в небо…

Мы обнимали дев и проникали в их ненасытные лона… Но вакуум созданный неизвестным никуда не убирался…

Он и был для нас тем самым пейзажем, в котором мы рождались и умирали, не ведая того, для мы здесь, то есть мы-то понимали, что только для этого безумного проникновения, но в душе мы хотели, желали чего-то еще, что было спрятано от нас этим бесконечным пейзажем… И мы плакали, и тосковали…

Мы напивались и снова сношались, пытаясь что-то еще такое извлечь из наших жадных и ненасытных тел… И наши тела уже едва слушались нас…

Ибо кто в страстном совокуплении, как и в сильном опьянении может быть, то есть оставаться собой… Следовательно, вакуум лишал нас нашего же лица, и мы как куклы в театре исполняли чье-то ненасытное желание пить водку и совокупляться до скончания наших дней, и это было ужасно…

И Цикенбаум признался мне в этом, и мы хотели побыть вдвоем, чтобы обдумать свою долю, но безумные девы бросались на нас и мы пойманные их чудными лонами, снова позабывали о том, что мы в вакууме… И так вакуум съедал нас, оставляя вместо нас те же сношающиеся и безумные тени… И никто из бывших после ничего не мог сказать о нас или вспомнить, ибо он тоже напивался и сношался как мы…

И ему тоже вакуум слепил глаза и закладывал вечной тишиной уши… Но мы с Цикенбаумом возникали здесь снова и снова, как и девы, и водка, и этот странный пейзаж растянутый до бесконечности, ибо где-то внутри Вселенной нарушилось какое-то равновесие, и поэтому мы то исчезали, то возникали, то напивались, то сношались, и этому не было конца, таким образом мы добились бессмертия внутри вакуума, но не могли выйти из него, а поэтому и не понимали для чего все это и кем придумано…

Мы жили, чтобы пить водку и сношаться, и бесконечно задавать себе вопросы, чтобы этими вопросами продолжать растягивать наш пейзаж, как и вакуум из него до бесконечности…

А что будет дальше, так никто и никогда не узнает, и это иногда как-то странно утешает нас с Цикенбаумом, ведь мы повторяющие чью-то судьбу, складываем вместе в одном и том же вакууме одно единое создающееся из ниоткуда в никуда Бессмертие…

Потому что Цикенбаум сказал, и все сразу поняли, что это просто был вакуум… Аминь!…

– Ну и что ты хочешь?! – спросил меня Цикенбаум… Мы стояли с ним на одной из горных вершин Карадага…

– Если б я знал, что я хочу, – с сомнением вздохнул я…

– Это время твоего незнания, – прошептал Цикенбаум, и взяв меня за руку, шагнул со мной в пропасть… Но мы упали в море и остались живы… Мы выплыли с ним на берег и долго молчали, разглядывая ночные звезды…

– Там может быть, тоже какая-то жизнь, – вздохнул профессор Цикенбаум…

– Да, скорее всего, – согласился я…

– Тебе тяжело?! – спросил он…

– Да!

– А почему?!

– Возможно, потому что я не знаю своего истинного пути, – вздохнул я…

– Хочешь водки?! – спросил Цикенбаум…

Я кивнул головой и мы выпили водки из его фляжки… Теперь мы с ним дремали, соприкасаясь плечами и о чем-то думали…

– Везде одни загадки и тайны, – прошептал Цикенбаум…

– Кому-то хочется, чтобы мы их раскрыли, – прошептал я…

– А зачем?! – удивился Цикенбаум…

– Трудно сказать, – прошептал я и снова выпил водки из его фляжки…

– Порой смотришь на эту жизнь и ничего не понимаешь, – зевнул Цикенбаум…

– Наверное, это потому что мы не знаем стоимости этой жизни, – усмехнулся я…

– А кто ее знает, – усмехнулся в ответ он…

– Тот, кто все это создал, – улыбнулся я…

– Значит, ты уже на пути к разгадке?!

– Только лишь на пути, – вздохнул я и снова выпил водки из его фляжки…

– Эй-эй, ты мне-то оставь, – и Цикенбаум вырвав из моих рук фляжку, залпом выпил все остатки…

– Извини, – прошептал я…

– Да, ничего, – засмеялся Цикенбаум, – это все у тебя от сомнений! Сомсневаешься ты во всем, поэтому и грешишь!

– А разве ты не грешишь?! – спросил я Цикенбаума…

– И я грешу, и сомневаюсь! – вздохнул Цикенбаум…